1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга - Страница 116

116

— И правильно, — отозвалась темнота. — Лишних страданий не хочется никому. Кстати, ты что-нибудь знаешь о Карле Юнге?

Даже под повязкой Усикава прищурился. Карл Юнг? Куда он клонит?

— Психолог Юнг?

— Он самый.

— Кое-что знаю, — осторожно ответил Усикава. — Родился в Швейцарии в конце девятнадцатого века. Учился у Фрейда, потом от него отошел. Автор учения о коллективном бессознательном… Как-то так.

— Уже неплохо, — похвалила темнота.

Усикава ждал, что дальше.

— Карл Юнг обитал с семьей в тихом уютном особняке на Цюрихском озере. Все было хорошо, но он остро нуждался в уединении для работы. А потому нашел себе участок на берегу, в глухой деревне Боллинген, и построил там себе небольшой дом. Простенький, даже особняком не назовешь. Своими руками сложил его из камня — круглое здание с высокими потолками. В то время в Швейцарии на то, чтобы строить дома из камня, требовалась лицензия. И Юнг ее добился, вступив в Гильдию каменщиков. Настолько важно для него это было — выстроить дом под себя, да еще своими руками. Больше всего сил он вложил в этот дом после того, как умерла его мать.

В комнате повисла пауза.

— Этот дом назвали Башней. Юнг спроектировал свою Башню по образцам сельских хижин, которые встречал в путешествиях по Африке. Он считал, что вся жизнь начинается из абсолютной пустоты. В том доме не было ничего — ни электричества, ни газа, ни водопровода. Но он полагал, что так и нужно жить. И таскал воду из горной речки по соседству. Но то было лишь начало. Постепенно Юнг подладил Башню под все свои нужды — разделил дом на комнаты, достроил второй этаж, добавил несколько пристроек. И самолично разрисовал стены фресками на тему распада и развития человеческого сознания. Это жилище являлось его трехмерной Мандалой. Он конструировал эту «формулу мира» двенадцать лет, и для него как ученого не было ничего интересней. Ты что-нибудь слышал об этом? Усикава покачал головой.

— Этот дом все еще стоит на берегу Цюрихского озера. Владение принадлежит потомкам Юнга, и внутрь, увы, никого не пускают. Но, по слухам, до сегодняшнего дня над входом в Башню красуется надпись, высеченная руками самого Юнга: «Холодно или нет — Бог здесь» .

Неизвестный выдержал паузу. А потом повторил:

— «Холодно или нет — Бог здесь»… Ты понимаешь?

Усикава покачал головой.

— Нет… Не понимаю.

— Вот и я никак не пойму. Слишком много глубоких намеков в одну фразу напихано. Черта с два растолкуешь. Но Юнгу зачем-то понадобилось выбить это над входом в дом, который он придумал и построил своими руками. И эти слова уже очень давно не дают мне покоя. Смысла их толком понять не могу, но чем больше думаю, тем глубже они в меня заползают. О Боге обычно не размышляю. Я воспитывался в католическом приюте, и особого трепета к Господу никогда не испытывал. Но там всегда было холодно. Даже летом. Или очень холодно, или жуть как холодно — третьего не дано. Если даже Господь где-нибудь и был, любви Его я на себе не ощущал. Но эти слова почему-то запали мне в душу.

Иногда закрываю глаза и проговариваю, снова и снова: «Холодно или нет — Бог здесь». Прости, ты не мог бы повторить это вслух?

— Холодно или нет — Бог здесь… — неуверенно и еле слышно произнес Усикава.

— Что-то я не расслышал.

— Холодно или нет — Бог здесь! — повторил Усикава как можно отчетливей.

Ему представилось, как темнота закрыла глаза, чтобы помедитировать над этими словами. А потом, точно приняв какое-то важное решение, глубоко вдохнула и выдохнула. Открыла глаза и посмотрела на свои руки. В тонких хирургических перчатках, дабы не оставлять отпечатков.

— Прости, — сказали ему еле слышно. С какой-то странной торжественностью. И уже в следующую секунду снова надели ему на голову полиэтиленовый пакет. Стиснули шею резиновым кольцом — так быстро, что и рта не успел раскрыть. Попытался кричать, но не мог выдавить ни слова. Да и кричи не кричи, все равно бы никто не услышал. Почему? — вертелось в голове, замотанной в полиэтилен. Я рассказал все, что знал. Зачем же меня теперь убивать?

В мозгу, готовом взорваться, всплыли маленький дом в Тюоринкане и две дочурки. И еще небольшая длиннотелая собака, которую Усикава никогда не любил. Пес был глупый и шумный. Постоянно грыз в доме ковры и пускал лужи на новенький паркет. Он напрочь отличался от умного, породистого пса, которого Усикава воспитывал в детстве. Но теперь, когда обрывалась жизнь, почему-то вспоминался не он, а именно эта непутевая псина, что носилась по газонам во дворе без каких-либо цели и смысла.

Не говоря ни слова, темнота наблюдала, как связанный по рукам и ногам Усикава корчился на татами, точно гигантская рыба, выброшенная на берег. Как бы он ни выгибался, за то, что его крик услышат соседи, можно не опасаться. Убийца понимал, какие жуткие мучения доставляет жертве. Но именно это — самый чистый способ убрать человека. Без воплей, без лишней крови. Глаза следят за секундной стрелкой водонепроницаемых швейцарских часов «Таг Хойер». Три минуты — и конвульсии унялись. Чуть подергался человечек — и тишина. А ты все смотришь на циферблат. Через три минуты отнимаешь руки от горла и убеждаешься: больше не дышит. В воздухе — легкая вонь от мочи. Бедолага не смог сдержаться. Что поделаешь. Никому не легко умирать.

С шеи Усикавы сняли резинку, стянули с головы — и выковыряли изо рта — полиэтиленовый пакет. Усикава был мертв: глаза распахнуты, рот перекошен. Зубы кривые, вывалившийся язык покрыт каким-то зеленым мхом. Гримаса с картины Мунка. Приплюснутый череп выглядит еще уродливей, чем при жизни. Намучился, бедолага.

116